План по добыче угля выполняли сообща

Николай Петрович Авдеев отдал шахтерскому делу 36 лет. Работал и под землей и на открытой добыче угля. Сегодня активно участвует в общественной работе «Шахтерского союза Артема» и в подготовке материалов для будущей книги «Шахтерская слава».

— Николай Петрович, какими дорогами привела Вас судьба в угольную промышленность?

— Это было в 1967 году. К тому времени я уже два года обучался в вечернем горно-строительном техникуме по специальности «Подземная разработка угольных месторождений», но работал в специализированном стройуправлении. И вот подошло время, когда стало необходимым трудоустройство по будущей специальности, то есть на шахту. Этой шахтой стала 3-Ц, где первые три месяца проработал машинистом ленточных конвейеров, а затем ушел в бригаду на добычу угля — горнорабочим очистного забоя (ГРОЗ). Говоря простым языком, работу в ручной лаве называли «работой на лопате». Добычных комбайнов тогда еще почти не было, и добыча угля, как таковая, являлась абсолютно ручным трудом. Взрывники подрывали уголь, лаву проветривали, чтобы ушел газ, а затем заходили мы и отрабатывали его, то есть грузили на конвейер. Сам кидаешь уголь, сам крепишь отработку, выполняешь план по добыче. И сколько бригадир тебе отмерил, столько угля ты и должен отработать. Ты не должен его оставлять невыбранным, потому как тебя в бригаде просто не поймут. Деньги ведь зарабатываются общие, которые потом на всех распределяются. Поэтому главной чертой являлась физическая выдержка. Иначе бригада тебя просто отторгнет. Вначале могут быть скидки на молодость, на неопытность, и бригада всегда тебе поможет отработать план, если сразу не справляешься. Но это может быть раз или два. А дальше просто решается. Если не справляешься — уходи. Бригада не будет за тебя постоянно работать. Всего горнорабочим очистного забоя на 3-Ц я проработал 4 года и 10 месяцев.

 — В  вашей семье уже были шахтеры?

— Конечно. Мой отец, Петр Яковлевич, отдал шахтам тридцать три года. Но он работал на проходке шахтовых стволов, капитальных выработок и нарезке будущих участков добычи.

-Часто слышал, как сами шахтеры говорили, что своих детей они в шахту точно не пустят. Мол, хватит и того, что мы там свое здоровье оставили.

— Абсолютно верно. Нас в семье было четверо братьев. Отца в шахте, бывало, и заваливало, и в больницу он не раз попадал. Да и есть такое профессиональное легочное заболевание, как селикоз, которое происходит от накопления в легких пыли от прохождения горных пород. Поэтому, глядя на то, как работает отец, и как это сказывается на его здоровье,  мать нам всегда говорила, что нас она точно в шахту не пустит. Но мы подросли, стали принимать самостоятельные решения, и старший брат устроился работать именно на шахту, а затем и я. Но двое младших свою судьбу связали с морем.

— А своих первых руководителей и первый день на шахте помните? 

— Когда пришел на 3-Ц, то директором там был Владимир Сергеевич Колесниченко, а самым моим первым начальником участка — Бурый Василий Моисеевич. И вот когда заканчивался мой первый день работы машинистом конвейеров, я понял, что просто сейчас выйду из шахты чистый. Ну, ходишь ты смену, смазываешь ролики конвейера маслом из масленки, счищаешь пыль, но ты чистый! Из шахты! А из лавы-то выходят настоящие черные шахтеры, и тебе просто неудобно. И вот тогда набираю пыль с конвейера и мажу себе лицо! Вот такое детско-юношеское понятие было в первый день, и, конечно, сейчас вспоминать об этом смешно. Но вот когда через три месяца перешел работать уже на добычу в лаву, на ту самую «лопату», то и первый день запомнился мне навсегда. Вернулся домой после смены, упал на кровать и даже не знаю, сколько проспал. Только периодически слышал сквозь сон слова матери: «Коля, я ж тебе говорила: не надо в шахту идти, не надо…». Ничего, отоспался и снова пошел. Стал настоящим шахтером. А с работой по обслуживанию конвейера вполне и женщины справлялись.

— Женщин под землей много работало?

— Они дежурили на вентиляторах, которые подавали воздух, работали на подаче клетей для подъема рабочих из шахты, на тех же конвейерах. А шахтовая клеть, к примеру, это вам не лифт в многоэтажном доме. Вот наша отработка находилась на глубине 304 метра.

— Пять лет Вы отдали шахте 3-Ц и подземной добыче, а что происходило дальше?

— Директор шахты Владимир Сергеевич Колесниченко вызвал меня к себе и, как говорится, «предложил и направил» горным мастером на участок «Открытые работы»  разреза «Смоляниновский». К тому времени я уже окончил техникум, поэтому директор и спросил, не хочу ли я себя попробовать и применить полученные знания. И отказываться от предложения руководителя было не просто некорректно, но и  недальновидно. Это был 1972 год. Разрез «Смоляниновский» только начинали разрабатывать. На нем проработал десять лет горным мастером, а с 1982-го по 2003-й год уже непосредственно начальником участка открытой разработки, то есть самого разреза.

-У открытой добычи есть принципиальные технологические отличия от подземной?

-У открытой разработки есть свои специфические требования, хотя дышишь той же породной и угольной пылью, да еще и выхлопные газы от машин вдобавок. Проветривание в открытом разрезе естественное, и в этой огромной воронке скапливается все не самое полезное.

Вначале ведутся вскрышные работы и снимаются ненужные слои породы, пока непосредственно не дойдем до угольного пласта. Вот эти подготовительные работы и являются самыми главными. Не вскроешь — не возьмешь. Но когда начинаешь непосредственно добывать уголь, то здесь свои трудности и неожиданные коррективы вносят погодные условия. В сильный дождь или большой снег работы приостанавливаются. Потом всю эту воду из карьера надо откачать. Вспоминаю тайфун «Джуди», после которого в котловане виднелись из-под воды только верхние блоки двух экскаваторов, а высота самих экскаваторов составляла 10 метров! Пока откачали воду, сняли двигатели с экскаваторов, отвезли их в ремонт — было две недели простоя. Но восстановили все, и опять вперед — добывать уголь. На разрезе ручного труда нет вообще и полная механизация, поэтому многое зависит от состояния техники и специалистов, которые этой техникой управляют.

— Сам разрез — большое хозяйство?

— Сам участок открытых работ был структурной единицей шахты имени Артема. В общей сложности работало 150 человек. Техники — 10 экскаваторов, десятки грузовых «КрАЗов», «БелАЗов» грузоподъемностью от 30 до 40 тонн. Со временем, кроме разреза «Смоляниновский», открыли дополнительные локальные участки «Север-1», «Север-2» и «Север-3». Открывали и еще один участок «Прибрежный», но там успели сделать только вскрышные работы, как подошло время ликвидации наших шахт.

— Личные награды Вам были вручены за работу на этом участке?

— Да. Сначала был награжден почетным знаком Министерства угольной промышленности «Шахтерская слава» 3 степени за постоянное выполнение участком государственного плана. А к ордену «Знак Почета» был представлен уже в  1989 году за перевыполнение участком годового плана с большими процентами. Вручали его на торжественном собрании в нашем Дворце культуры угольщиков.

— Вы уже упомянули, что техника техникой, но главной составляющей любого производственного процесса все-таки являются люди. Кто вспоминается сразу?

— Могу сказать, что дорогу мне, как начальнику участка, дал директор шахты имени Артема Юрий Александрович Попиначенко. Вот он меня назначал начальником участка, он и учил, как надо грамотно работать с людьми. Но много опыта получил и от людей, с которыми непосредственно работал. Вот те же машинисты экскаваторов в разрезе просто на практике показывали мне, еще молодому горному мастеру, как грамотно вести горное дело. Это бригадир экскаваторщиков Николай Филиппович Мирсанов. Это экскаваторщик Вячеслав Дмитриевич Лихолет, который стал старшим механиком всех открытых работ, а его сын — горным мастером. Сергей Владимирович Лебедев был машинистом, затем горным мастером и впоследствии — начальником участка дорожного транспорта. У нас на участке были даже семейные династии. Текучки не было. Коллектив был отличнейший.

— А что было не так?

— Известие о закрытии шахт, а значит, и нашего участка. Мы просто переживали и не понимали, как можно было так резко все остановить. Впрочем, не понимаем этого и до сих пор.