Старше собственной памяти

«Вихрем огненным, чёрным вороном налетела нежданно беда. Разбросала нас во все стороны, с детством нас разлучив навсегда» — стихотворение Ильи Резника «Дети войны» стало литературным памятником страданиям, перенесённым детьми военной поры. Песня на эти стихи обязательно звучит на всех мероприятиях во время празднования Дня Победы в Великой Отечественной войне.

Тысячи детей Артёма были свидетелями и участниками событий военной и послевоенной поры. Один из них – артёмовец Александр Алексеевич Татаркин. Он рассказал эпизоды из истории семьи своих родителей, о своём военном и послевоенном детстве.

БЕЗ ВЕСТИ И НАДЕЖДЫ

Я родился в 1940-м году в Артёме. В семье были старшая сестра Нина и старший брат Коля. Мы жили в доме рядом с шахтой «3Ц».  Отец, Алексей Кузьмич, работал помощником командира взвода в 23-й военизированной горноспасательной части (ВГСЧ), где сейчас находится учебная часть МЧС. До этого, в 1932 году, он окончил Херсонское пулемётное училище. Там познакомился с моей мамой Анной Зиновьевной. Они вместе служили в Чите, затем отца перевели на советско-китайскую границу, после демобилизовали.

В начале войны отца снова призвали в действующую армию. До 1942 года его часть дислоцировалась в Уссурийске, а после восточные дивизии стали перебрасывать на западный фронт. Перед отправкой он приехал домой.

Это была последняя встреча семьи в полном составе.  Отец пропал без вести в этом же году во время Сталинградской битвы.

Мама во время войны работала в ВГСЧ курьером, а после перевелась кладовщиком.  Она всё время работала. Мы были маленькие, родственники далеко, на Украине. Нужно было выживать. Возле дома находились небольшой курятник и огород, в районе нынешней «Молодёжной» была земля, на которой сажали кукурузу, картошку, свеклу. Мы обязательно помогали маме. Помню, как я, самый младший, ходил с противогазной сумкой, из которой раскидывал по лункам картошку. Было бы тяжелей, если бы не поддержка руководства ВГСЧ. Командир отряда Дмитрий Васильевич Федосеев выделял пахарей с конями на распашку огородов, организация помогала продуктами, причём вдовам фронтовиков давали большую долю.

Мама верила и ждала отца. До 56-го года. До этого времени из лагерей возвращались осуждённые, бывшие в плену советские солдаты. На «3Ц» пришёл такой солдат, и мама бегала к нему, чтобы спросить об отце. И так было каждый раз. Мама больше замуж не вышла. «Я люблю своего Алексея», — говорила она потенциальным ухажёрам.

БЫВШИЕ САМУРАИ

В том месте, где возле бывшей шахты «3Ц» сейчас стоит памятник погибшим в Великой Отечественной войне шахтёрам, после войны пленные японские солдаты строили бассейн. Затем там был разбит парк с аллеями, каруселями, эстрадой. Тогда место строительства было огорожено, и я со своим другом Володькой Екимовских часто сидели на заборе и наблюдали, как работают пленные. Они вручную копали котлован и загружали грунт в машину. Иногда кто-нибудь из них показывал нам рукой и ртом, что они хотят есть. Нам стало их жалко, и мы решили их подкармливать. То картошки варёной принесём, то кукурузы, помидоров или огурцов, разную зелень.  Было даже, собирали для них окурки. Так с некоторыми пленными  и познакомились. Они нам в благодарность делали деревянные игрушки. Дёргаешь за верёвочку, а человечек или зверюшка начинают двигаться.

Охрана с ними не церемонилась. Было видно, что чекистов набирали с Кавказа. Вспоминаю такой случай. Возле шахты была столовая и недалеко киоск. Нескольких японцев привели для каких-то работ в столовую, а один побежал купить в киоске хлеб. До сих пор не могу забыть сцену, как охранник жестоко избивает его за отлучку. Мама сказала мне, чтобы я позже отнёс этому бедолаге немного хлеба.

МОНЕТА НА СЧАСТЬЕ

На «3Ц» была пилорама, на которой пилили лес для шахты. Мы с Володькой прокопали под забором лаз и проникали на территорию. Всегда с собой брали провизию, чтобы угостить японцев. Спрячемся с ними за штабелями досок и совершаем обмен. Мы-то не понимали, что шахта – это стратегический объект. Два раза охранник предупреждал нас больше не появляться на территории и в третий раз обещал застрелить. Мы ему не поверили.  Когда над нами полетели щепки из досок, мы поняли, что по нам стреляют из автомата. Убежать не успели. Нас поймали и отвезли в лагерь военнопленных на 17-м километре. Его начальник долго водил нас по баракам, объясняя, что какой бы японец не был хороший, он — бывший враг. Из всей экскурсии мне запомнился травяной запах и идеальная чистота в бараках японцев.

У многих пленных на ремешке висели монеты их родины. Как правило, дата на монете соответствовала году рождения человека. Один японец, с которым, можно сказать, мы подружились, уезжая домой, подарил мне две такие монетки на ниточке. Дата на монете была 1912 год. Я храню их как память о нашей встрече и своём детстве.

В 1949-м японцы стали возвращаться домой. Я помню, как они шли колонной с лозунгом «Слава Сталину». Поездом их везли до Находки, а там судами до Японии.

мир внукам

— Я не помню, как пришла к нам в дом весть о победе, не помню людского ликования, — говорит Александр Алексеевич. — Возраст был такой и заботы детские. Но хорошо запомнил весть о смерти Сталина. Это было утром. Мы, мальчишки, бежали по своим делам, смеялись и кричали, не обращая внимания на то, что по всему городу звучат заводские гудки. И тут перед нами появился участковый милиционер по фамилии Дрозд.  «Стоять, молчать! — закричал он. — Вы что шумите, Сталин умер!». Я остолбенел скорее от его крика, чем от трагической новости.

Детское сознание устроено проще и не способно досконально анализировать ситуацию. И поэтому взрослые тяготы для детей менее трагичны. Но когда говорят о детях войны, подразумевают отсутствие у ребёнка детства, как такового. С мамой и папой, братьями и сёстрами, теплом и счастьем. Всё было исковеркано войной. И она для них не окончена, пока они помнят её. И, как набат, звучат слова из песни: «Дети войны, стали собственной памяти старше мы. Наши сыны, этой страшной войны не видавшие, пусть счастливыми будут людьми».