Не дай бог такого никому!

Её отца – бывшего прокурора – арестовали в самом конце 38-го. Он не увидел свою дочь, родившуюся в марте следующего года. Они не знали друг друга, но мясорубка человеческих судеб, запущенная массовыми репрессиями, самым непосредственным образом отразилась на всей семье. Дети «врага народа» несли на себе это клеймо много лет, вплоть до того момента, когда их официально признали жертвами политических репрессий.

ИДИТЕ, КУДА ХОТИТЕ

Тамара Григорьевна Петрошевич (в замужестве – Недоступ) с горечью вспоминает своё детство. Ей пришлось перенести немало унижений из-за позорного клейма.

До рождения Тамары семья жила в Новоникольске под Уссурийском. Три семейные ветви в одном большом доме. Вели хозяйство, разводили скаковых лошадей, работали с утра до ночи. Есть добротное хозяйство, значит, кулаки. Раскулачили и выставили семейство вон: идите, куда хотите. Григорий Кузьмич Петрошевич с беременной женой и тремя детьми приехал в Артём. Поселили их в бывшей пекарне на 9 км. Отец устроился работать снабженцем «по углю». В тот же год его отправили на Колыму, а мать с детьми выгнали из временного жилища. Благо, жил в Артёме дедушка по материнской линии, в небольшом доме, вместе с женой и сестрой. Когда у них поселились ещё и мама с четырьмя детьми, стало в однокомнатном доме совсем тесно. Тамара Григорьевна помнит, что спала в  зыбке, подвешенной к потолочной балке.

Дедушка Елисей работал конюхом в горкомхозе и возил на дрожках начальника. На его улице жили в основном корейцы. А их домами распоряжался горкомхоз. Как-то начальник поинтересовался у Елисея, как он поживает. «Да как, — ответил тот, — восемь человек в одной комнате!». И тогда ему предложили купить недорого соседний домишко. Тамаре было пять лет, когда мама с детьми перебрались в собственное «новое» жильё – старую однокомнатную корейскую фанзу с вросшими с землю оконцами. И лишь в 50-х, когда фанза совсем развалилась, на её месте стали поднимать дом, в котором Тамара Григорьевна живёт по сей день.

ДЕТСТВО ПРОШЛО В ТРУДЕ

Вспоминает, что электричеством семье разрешали пользоваться только до 10 часов вечера: «Злющий участковый не ленился это контролировать. Если вовремя не выключали свет, то в пять минут одиннадцатого уже стучал в дверь и уводил куда-то маму. Не знаю, куда, и что он там с ней делал, но возвращалась она с горючими слезами. А ещё зачем-то заклеивали наши окна бумагой крест-накрест. Никому не заклеивали, а нам заклеивали. Издевались над «врагами народа». Всё детство моё прошло в труде. Держали двух коров: дедушкину и свою, кур, гусей. За ними ухаживали дети, пасли, и я в том числе. Сдавали государству норму молока и яиц. А ещё украдкой держали свинью. Когда шла перепись, свинью прятали в лесу, чтобы переписчики о ней не узнали. Если бы узнали, заставили бы в забой отдать государству свиную шкуру, а сало без шкуры быстро портилось. Холодильников не было. Мясо и сало хранили в глиняных кринках в дедушкином погребе. Кадки ставили в большую ёмкость и по горлышко заливали ледяной колодезной водой. Дважды в сутки воду меняли, и так каждый день до холодов.

В годы войны и в послевоенное время хлеба выдавали по 100 г на ребёнка. А самим выпекать было не из чего, не было пшеничной муки. Мама пекла коржики из муки, которую делали из кукурузы, сои и гречки. Благо, в горкомхозе была мельница, и дедушке разрешали перемалывать там свои культуры. Всё сами выращивали на огороде, а землю копали не лопатами, их тогда тоже не было, а мотыгами. Муку стали выдавать позже, по 1 кг в руки. Очередь занимали с вечера, а потом всей семьёй бежали, чтобы получить на каждого».

БИЛА СМЕРТНЫМ БОЕМ

С соседями жили мирно, помогали друг другу, чего не скажешь о детях, с которыми Тамара сидела за «одной партой». Из-за этого у всех детей в семье неполное школьное образование, их всеми возможными способами старались из школы выгнать. Тамара Григорьевна покинула парту после 6-го класса. Спуску обидчикам она не давала. «Била я их смертным боем, — признаётся она, — за то, что называли меня врагом народа, за то, что говорили, будто я от других родителей, потому что до 13 лет волосы у меня были золотистыми, а потом только потемнели и стали как у родителей. Однажды за драку исключили из школы, отправили с матерью в гороно. А там начальница встала на мою защиту. И хоть открыто уже меня не гнобили, но я чувствовала их ненависть, и даже учителя смотрели недобро и усаживали всегда только за последнюю парту».

Больше выносить такое отношение не было сил, и Тамара бросила школу, устроившись работать в лесхоз. Седьмой класс она окончила в вечерней школе.

ОТ ЛЕСХОЗА ДО ФАБРИКИ

В лесхозе работала с 14 лет.Зимой вязали метёлки из веток, а летом делали насаждения. Многие артёмовцы и не знают, что леса на местных сопках и на плотине – дело рук человеческих. Не везде, конечно, но во многих-многих местах лес вырос из саженцев, взращённых в лесхозе и высаженных его работниками. Сажали и кедровые орехи, которые заблаговременно были обработаны химсоставом, чтобы работники не могли их щелкать. Потом пропалывали.

В 58-м году, когда ей было неполных 18 лет, сосед согласился принять её на работу на стройку, хотя тогда на производства брали строго после 18-ти. Три года она работала на строительстве жилых микрорайонов, учреждений, фарфорового завода и фабрики пианино, сначала в качестве маляра, а позже – оператором бетономешалки на растворном узле.

И так сложилось, что, когда фабрику пианино ввели в строй, туда приняли на работу Тамару Григорьевну в раскройное отделение заготовительного цеха. Там заготавливали все необходимые детали для пианино. «Около 70-ти наименований деталей, и надо было наизусть знать их названия, назначение, размеры в миллиметрах, толщину, сечение и так далее», — говорит она. Спустя всего 4 месяца её назначили бригадиром: девчонка она была смышленая, с отличной памятью, схватывала всё быстро. Музыкальные инструменты импортировали в Австралию и Японию, и часто по договору оплата шла частично одеждой, которой на Родине днём с огнём было не сыскать. Поэтому сына одевала с иголочки. Трудилась на фабрике до самой пенсии.

А после выхода на заслуженный отдых ещё 15 лет работала на частника на рынке, торгуя в контейнере. Когда стукнул 71 год, сказала «хватит» и ушла на отдых. Однако отдых – понятие относительное, у Тамары Григорьевны большой огород, куры, да и других хлопот в частном доме хватает.

ВЕСТИ ОБ ОТЦЕ

Где-то в середине 50-х вернулся в Артём дядя Вася, которого арестовали вместе с отцом Тамары. Был дядя Вася дворником, жил напротив Григория Кузьмича, и дружили они по-соседски. За то и поплатился. Слух о том, что он вернулся, моментально разнёсся по близлежащим улицам, и мама Томы бегом кинулась к нему. Только тогда она и узнала, что «политических» в войну отправили на передовую, и дядя Вася сражался с Григорием бок о бок, пока тому от разрыва снаряда не разорвало грудину. Рассказал и о нечеловеческих условиях, в которых приходилось жить на фронте «врагам народа», когда относились к ним хуже, чем к скотине. Испытывали люди на себе постоянное унижение. Им даже котелков не выдавали и кормили объедками, которые оставались после общего обеда.

Те, кто выжил на войне, отправились обратно на Колыму отбывать 10-летний срок без права переписки. Когда дядю Васю выпустили, он был в таком плачевном состоянии, что самостоятельно вернуться на родину просто не мог. Какими-то путями сообщили родственникам, и младшая дочь поехала за ним сама.

СВИДЕТЕЛЬ И УЧАСТНИК

Рассказывая о своей жизни, Тамара Григорьевна не могла не говорить об Артёме, в котором прожила всю жизнь. Она была непосредственным свидетелем и участником того, как он менялся, строился, преображался. О некоторых интересных сведениях не хочется умалчивать.

Взять хотя бы строительство бомбоубежища, которое протягивается, по словам Тамары Григорьевны, от ул. Свердлова до Тавайзы. Сегодня вход в укрытие расположен на частном участке.

Строили убежище японские военнопленные. Происходило это на глазах жителей. Увидели там как-то мама и маленькая Тома одного японца. «Он был очень маленького роста, как ребёнок, — вспоминает она, — и до того худой, что, казалось, ветер подует, и он упадёт: кожа да кости. Так жалко его было, аж до слёз. И уговорили мы с мамой охранников, чтобы они разрешали нам подкармливать этого япончика. По вечерам я приносила полкружки молока и несколько коржиков, которые пекла мама. Япончика выталкивали за ограждение, он быстро съедал то, что я ему приносила, и бежал обратно. Когда строительство завершилось, пленных куда-то увезли, и что с ним стало, мне неизвестно. А ещё мы подбрасывали им кисеты с табаком. Дедушка не курил, но табак выращивал. Подойдем поближе, как сможем, и закинем кисет в тележку со скальником. Они потом нам пустые кисеты обратно перекидывали. Позже мы с деревенской ребятнёй лазали по этому бомбоубежищу. Однажды шли очень долго и вышли на Тавайзе. Домой вернулись затемно, и получила я от мамы большую трёпку».

Помнит она, как первоначально выглядела площадь ныне Центральной автобусной остановки: «Это было сплошное болото в прямом смысле слова. Поверх болотины вместо тротуаров были настелены доски, по которым люди и ходили. Однажды я оступилась, мама успела меня поймать, а вот сандалий где-то там и сейчас лежит под землёй. Позже всю площадь и нижние части прилегающих улиц отсыпали скальником. А в самом низу ул. Свердлова стояла конюшня, там выращивали лошадей для хозяйственных учреждений. Случалось, необъезженные жеребцы вырывались за забор, неслись по улице, и тогда мы искали угол, чтобы забиться туда и переждать, пока их обратно не загонят. Опасно было попасть под копыта несущихся коней».

«Тяжёлую жизнь я прожила, — подытоживает Тамара Григорьевна, — и в замужестве не сложилось. А вот сын у меня вырос хороший. Жалко папу, которого я и не знала, но известно мне, сколько он натерпелся в жизни. Не дай Бог такого никому!».